Петербургский театральный журнал. "Между небом и землей "жаворонок" вьется", 2.11.2014 г.
Закончился IV Международный фестиваль "Соломенный жаворонок"
В лифте челябинской гостиницы «Малахит», где жили участники фестиваля «Соломенный жаворонок», вес пассажиров измерял нарисованный на табло человечек. Если в лифт входил кто-то один — у человечка заполнялись цветом только ножки, если входило больше народа — он мог стать цветным по самую макушку… Фестиваль был кукольный (вернее — кукольных спектаклей для взрослых), так что не грех воспользоваться этим незамысловатым образом. Четыре дня мы ездили в театральном лифте, поднимаясь до верхних этажей и спускаясь на нижние, все больше пребывая внизу, в холле, ведущем в морозный челябинский гололед. Человечек в лифте иногда краснел от макушки до пят, но чаще был бледен и оживал лишь до коленок…
«Соломенный жаворонок» неспроста проводится в Челябинске: когда-то именно «Уральская зона» (включавшая как Валерия Вольховского, имя которого носят Челябинские куклы, так и Виктора Шраймана, с которым мы работали в экспертном совете фестиваля) двинула театр кукол в направлении взрослого репертуара. И когда-то (чуть позже) природу кукольного театра мне объяснили именно «Карьера Артуро Уи» и «Мертвые души» Вольховского.
Не будучи «профильным» кукольным критиком и не утруждая себя заклинаниями о кукловождении и владении вагой, а только наблюдая спектакли кукол в общем театральном процессе, я думаю, что нынешний фестиваль вполне отразил ту картину, которая реально существует. За верхние этажи художественности в основном отвечает Олег Жюгжда, о котором мы много писали и замечательная «Пиковая дама» которого собрала практически все призы «Жаворонка» (их присуждают тайным голосованием все приехавшие театры, возникает совокупное мнение цеха). А нижние этажи заняты претенциозными «посягательствами» кукольников на сложную литературу: если и делать что-то после «Трех поросят», то непременно уж Набокова, Стриндберга или, еще круче, Павича… Не исключаю, что фестивальные «картинки с выставки» (воспользуюсь названием давнего прекрасного спектакля Александра Борока — организатора фестиваля и худрука Челябинских кукол) были бы другими, если бы «Соломенный жаворонок» жил побогаче. Но приезжают на него те, кто способен сам оплатить проезд, и тут возможны искажения общей ситуации типа «кто смел, тот и съел». По крайней мере, не хочется думать, что такое большое количество плохих спектаклей А. Борок отобрал намеренно.
И все же. И все же в каждой афише некая закономерность есть. Была она и в четырех днях «Соломенного жаворонка».
Художественная ценность спектакля в театре кукол для меня, дилетанта, определяется соотношением актера и куклы, двух этих природ, сопоставлением их знака и философии, необходимостью неживого человечка в тексте спектакля и теми смыслами, которые извлекает его появление.
На вершине фестивальной пирамиды (собственно, как и везде, куда приезжает) располагался итальянец Гаспаре Насуто с его спектаклем «Пульчинелла-ди-Маре». Виртуоз Насуто, двадцать лет шлифующий «мастерство пищика и рук», при этом импровизирующий с залом (свидетели утверждают, что по сравнению со спектаклями в Оренбурге-Екатеринбурге-Петербурге Насуто изрядно пополнил палитру русских слов: начинал только с «бабУшки», а теперь его Пульчинелла свиристит и «спасибо», и «тихо», и «пожалуйста»…), внушает русскому зрителю не только эстетический восторг. Он палкой своего Пульчинеллы вбивает в нас стыд за утрату духовной «скрепы» в виде национального героя Петрушки. В России нет петрушечников уровня Насуто, традиция утрачена, и теперь мы представляем себе роскошь такого театра по крошечному итальянскому Пульчинелле в белом колпачке и кожаной маске (как у великого Арлекино в спектакле Стрелера). Пульчинелла — подлец и наглый убийца (как и Петрушка) — вызывает у нас, между тем, умиление. Мы сочувствуем его усилиям, когда он пятнадцать минут укладывает в гробик укокошенного им человека, мы тревожимся за его тщедушное тельце, когда его хватает волк… Спектакль заставляет размышлять именно о природе куклы, незащищенность которой (хотя Пульчинелла вооружен палкой и очень опасен) способна сместить все «морально-нравственные» координаты, перевернуть смыслы и заставить сопереживать белой тряпочке, надетой на палец кукловода.
Экспертный совет фестиваля выдал свой единственный приз именно Гаспаре с Пульчинеллой.
Если продолжить тему собственно природы куклы, то неожиданно серьезное впечатление произвела на меня кукла Оскар (художник Екатерина Петухова) в «Оскаре и Розовой даме» Амурского областного театра кукол. Скромный по своим режиссерским и актерским свойствам спектакль по довольно опасному тексту нашел точное конфликтное соотношение: маленького умирающего мальчика водят руки актеров-врачей в белых халатах и масках. Кукла может умереть на наших глазах каждую минуту, как и герой — Оскар. Они уравнены, бренность жизни, смертность тела явлены впрямую, опасность смерти, пусть и кукольной, физически передается залу в этом далеком от совершенства спектакле режиссера Алексея Смирнова.
В кукольный мир довольно активно ворвался Александр Янушкевич (с недавних пор —главный режиссер Пермских кукол), и на фестивале можно было понять его фирменный режиссерский стиль, поскольку спектаклей было целых два: «Эдип» из Кургана и «Пляска смерти» из Хабаровска. Оба спектакля решены в черно-белой графической манере, оба, наверное, классно выглядят на фотографиях, демонстрируя европейский вкус художников Людмилы Скитович («Эдип») и Татьяны Нерсисян («Пляска»). Но и в том и в другом случае, сталкиваясь с большими драматургическими мирами, Янушкевич минует все главные вопросы к пьесам и лишь создает некий визуальный мир. Как правило, он использует в своих адаптациях анималистические мотивы.
В «Эдипе», не лишенном сильных визуальных образов (крысы, наполнившие Фивы, вылезают из глаз и рта огромной античной маски…), решенном в стилистике античного гипсового фриза, все фиванцы — как бы звери (Иокасту сопровождает кукла — то ли дикая кошка, то ли пантера, Креон таскает за собой собаку-ищейку). А коринфяне (Эдип взрос в Коринфе) — аисты, птицы. Между этими мирами молча меняет позы Эдип, закованный в гипсовые доспехи. Текст идет параллельно действию.
В «Пляске смерти» животный мир, приобретший босховские очертания, тоже многое объясняет. Вот одна видеорыба пожирает другую — и сразу понятно, что это взаимное пожирание Алисы и Капитана… А если юная Юдифь соблазняет Аллана, то на задник вползает видеозмей с искусительным яблоком на хвосте и, соответственно, уползает в финале сцены, унося на том же месте то же яблоко, но уже надкушенное с двух сторон. Черно-белые костюмы и реквизит делят происходящее на два контрастных мира (что вообще-то противоречит Стриндбергу, у которого все запутано, немотивировано, погранично). Черными и белыми черепами (апофеоз мужско-женской войны?) играют в шахматы, иногда они напоминают зловещие фрукты. И пусть бы Стриндберг был превращен в ироничный мультик, но ведь играют актеры в живом плане! И тут — туши свет: говор, позы, простонародные интонации, будто речь о семье районного милиционера и его жене — продавщице ближайшего гастронома.
Театры кукол нынче, как кажется, зависают между небом и землей, отчаливают от берега театра кукол и не пристают к берегу драматическому. Они чаще, чем театры драматические, болеют неврозом несоответствия своих реальных возможностей уровню притязаний. В наибольшей степени это проявилось в «Русской борзой» Кировского театра кукол (режиссер Наталья Пахомова). Медитативное уныние погружало зал в сон, монотонное чтение текста рождало некую многозначительность, но не прибавляло смыслов. Спектакль не был ни кукольным, ни драматическим, продраться хоть к какому-то содержанию оказалось невозможным.
Не стану описывать здесь все ужасы московской «1001 ночи» в постановке Петра Васильева или еще большие ужасы ставропольского «Приглашения на казнь» в постановке Владимира Литвинова. Не буду описывать эстрадный концерт «Как из ничего сделать все» виртуоза Андрея Князькова, решенный в эстетике «раннего Королева». Не буду в двух словах характеризовать и кружевную «Пиковую даму» Жюгжды, состоящую из тысячи и одной подробности, каждая из которых — подарок и тема… На долгих обсуждениях все было сказано и мною, и В. Шрайманом, и Е. Дмитриевской. Малая сцена каждый день была полна, кукольники вообще — удивительное дружество, рабочий цех.
Четыре дня театр жил и пенился разными затеями Борока. Каждый спектакль открывал ансамбль ненормативной пластики — три яйцеголовых человечка, три выразительные маски. А после спектакля участникам вручали призы в виде соломенной шляпы, в которой на рассыпанных конфетах-леденцах сидел «goldman», золотой человечек, настоящий кукольник. Соломенная шляпа прямо напоминала мне об изумительном спектакле Вольховского «Аистенок и пугало». В нем по молодости лет играл Борок — играл так, что я до сих пор вспоминаю это как одно из сильнейших впечатлений от театра. Не кукольного. Вообще — театра.
Такого театра на нынешнем фестивале было мало: раз-два и обчелся. Пульчинелла, Жюгжда, милая «Ночь перед Рождеством» из Перми (режиссер Сергей Брижань)… А так все больше — приглашения зрителей на казнь. Хотя, не буду врать, по прошествии дней воспоминания о «Соломенном жаворонке» наводят на более серьезные размышления о театре кукол, чем те, что посещали во время многих мучительных просмотров. Как-то в голове этот «Жаворонок» вьется…
Автор - Марина Дмитриевская.